У каждого народа (или группы народов) есть свои духовные корни. Кажется разумным возрождать наследие именно своих предков. Всегда странно звучат слова "мировая религия". Ведь мы такие разные.
Что интересно, духовные люди всегда найдут между собой общий язык, а религиозные фанатики всегда передерутся. Церкви издавна используются как инструмент управления обществом. Обычно здоровые движения идут там "снизу" (например, движение за трезвость), а церковное руководство может уже потом их принять, если сочтёт нужным. Обратных примеров меньше. К власти обычно приходят те, кто жаждет власти. На эту тему у Достоевского в романе "Братья Карамазовы" есть хорошая повесть "Великий Инквизитор".
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть
на мгновенье к народу - к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но мла-
денчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое
страшное время инквизиции, когда во славу божию в стране ежедневно горели
костры и
В великолепном автодафе
Сжигали злых еретиков.
О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию свое-
му, в конце времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, "как мол-
ния, блистающая от востока до запада". Нет, он возжелал хоть на мгновенье по-
сетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По
безмерному милосердию своему он проходит еще раз между людей в том самом обра-
зе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад.
Он снисходит на "стогны жаркие" южного города, как раз в котором всего лишь
накануне в "великолепном автодафе", в присутствии короля, двора, рыцарей, кар-
диналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Се-
вильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня
еретиков ad majorem gloriam Dei. Он появился тихо, незаметно, и вот все -
странно это - узнают его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то
есть почему именно узнают его. Народ непобедимою силой стремится к нему, окру-
жает его, нарастает кругом него, следует за ним. Он молча проходит среди их с
тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи
Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают
их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от
прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила. Вот из
толпы восклицает старик, слепой с детских лет: "Господи, исцели меня, да и я
тебя узрю", и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит. Народ
плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают перед ним цветы, поют
и вопиют ему: "Осанна!" "Это он, это сам он, - повторяют все, - это должен
быть он, это никто как он". Он останавливается на паперти Севильского собора в
ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик:
в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мерт-
вый ребенок лежит весь в цветах. "Он воскресит твое дитя", - кричат из толпы
плачущей матери. Вышедший навстречугроба соборный патер смотрит в недоумении
и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергает-
ся к ногам его: "Если это ты, то воскреси дитя мое!" - восклицает она, прости-
рая к нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам
его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и еще раз произносят: "Талифа
куми" - "и восста девица". Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улы-
баясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с
которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту
самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инкви-
зитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом,
со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск.
О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера
пред народом, когда сжигали врагов римской веры, - нет, в эту минуту он лишь в
старой, грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют
мрачные помощники и рабы его и "священная" стража. Он останавливается пред
толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног
его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые гус-
тые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой
и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, поко-
рен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред
стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него
руки и уводят его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется голова-
ми до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и прохо-
дит мимо. Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древ-
нем здании святого судилища и запирает в нее. Проходит день, настает темная,
горячая и "бездыханная" севильская ночь. Воздух "лавром и лимоном пахнет".
Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик ве-
ликий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один,
дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, мину-
ту или две, всматривается в лицо его. Наконец тихо подходит, ставит светильник
на стол и говорит ему:
- Это ты? ты? - Но, не получая ответа, быстро прибавляет: - Не отвечай, мол-
чи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права
не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты
пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли,
что будет завтра? Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это, или только
подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из ере-
тиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по од-
ному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
Да, ты, может быть, это знаешь, - прибавил он в проникновенном раздумье, ни на
мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника.
Как будто есть две Церкви - одна есть люди, ищущие Бога, а другая есть корпорация. В первой глава - образ божества или пророка, затем идут люди высокой духовности (обычно почитаемые народом), потом - люди, с чистым сердцем ищущие Бога. В другой глава - Папа, затем идут администраторы и угодники, а внизу - люди, готовые к повиновению.
